Над его могилой воздвигнут памятник с надписью: «Гнедичу, обогатившему русскую словесность переводом Омира. Речи из уст его вещих сладчайшие меда лилися». Только за перевод «Илиады» он уже вошел в историю русской литературы навечно. Но Николай Гнедич успел многое сделать за свою не очень динную жизнь. 2 (13) февраля любители русской литературы отмечают 225 лет со дня рождения Николая Ивановича Гнедича.
Жизнь
Он родился в Полтаве и провел свое детство в селе Бригадировка на Харьковщине. Предки Гнедича принадлежали к тому среднему слою казачества, который крепко держался за землю и ее доходы. В царствование Екатерины II многие сотники, в том числе Гнеденко, получили дворянство (повидимому, именно тогда же приобрели они фамилию Гнедич), с тем вместе потеряли свою власть и сделались чиновниками или сельскими обывателями, громко именуемыми в тех местах помещиками. Последним Котелевским сотником был дед Гнедича — Петр Осипович. Отец Гнедича Иван Петрович уже никакой властью облечен не был и занимался своими хуторками, мельницами и тяжбами с братьями, пока совсем не разорился.
Мать Гнедича умерла при его рождении. Отцу было не до детей: дела шли плохо, и он торопился пристроить сына к казенному кошту. В 9 лет его отдали учиться в Полтавскую духовную семинарию, где Николай проявил отличные способности.Среди толпы бурсаков Гнедич нашел товарища, с которым потом сделал первые шаги в новую жизнь и сохранил дружбу навсегда. Это был будущий декабрист Алексей Юшневский.
В детстве Гнедич переболел оспой, которая не только изуродовала его лицо, но и лишила правого глаза. Всё это оставило на характере поэта печать замкнутости, и если он не очерствел в эгоистической печали, то лишь благодаря врождённой энергии и рано пробудившейся любви к умственному труду.
Для продолжения образования мальчика отправили в Харьковский коллегиум - одну из самых престижных украинских школ ХVIII в, устроенную по образцу польских иезуитских школ. Первые его сочинения относятся к 1795 г., к тому времени, когда ему было всего 11 лет. В этом году он написал Речь поздравительную и стихи на праздник Рождества Христова.
В шестнадцать лет Гнедич поступил в Благородный пансион Московского университета на философский факультет, где проучился три года. Здесь он познакомился и полюбил латинскую и греческую литературу, пристрастился к Шекспиру и Шиллеру и обнаружил большой декламаторский талант, играя на сцене университетского театра. Затем юноша переехал в Санкт-Петербург, где определился на службу в департамент министерства народного просвещения на должность писца. Денег на обучение в московском университете не хватило, и отъезд был вынужденной мерой. К этому времени Гнедич уже перевел и издал две трагедии: «Абюфар, или арабская семья» Дюсиса, и «Заговор Фиеско в Генуе» Шиллера, а также оригинальный роман из испанской жизни «Дон Коррадо де Геррера, или Дух мщения и варварства испанцев», исполненный чудовищных злодейств и приключений. «Заговор Фиеско...» пользовался большой популярностью и продавался «по цене неслыханной».
В ранней молодости он увлекался всем и всякому незначительному случаю придавал какую-то важность. В Суворове он видел идеал героя и верил, что сам «рожден для поднятия оружия». Скоро однако эти пылкие увлечения миновали, и в Петербурге он стал поклонником туманной чувствительности Оссиана и переводчиком Дюсисовых переделок Шекспира. От прежних увлечений осталась только выспренность в литературной речи и декламации, до которой Гнедич был большой охотник.
Его стихи, оригинальные и переводные, равно как искусное чтение, открыли перед ним дома графа Строганова и Алексея Оленина. Благодаря покровительству последнего, Гнедич был назначен библиотекарем публичной библиотеки, где служил, живя в соседстве и тесной дружбе с Иваном Андреевичем. Крыловым.
В «Старой записной книжке» Петра Вяземского имеется любопытное сопоставление Крылова и Гнедича, соединенных «общим сожительством в доме императорской библиотеки». Они были «приятели и друзья», но «во всем быту, как и свойстве дарования их», высказывалось различие.
«Крылов был неряха, хомяк. Он мало заботился о внешности своей ... Гнедич, испаханный, изрытый оспою, не слепой, как поэт, которого избрал он подлинником себе, а кривой, был усердным данником моды: он всегда одевался по последней картинке. Волоса были завиты, шея повязана платком, которого стало бы на три шеи». Крылов был прост во всем, и в чтении басен своих, которые «без малейшего напряжения ... выливались из уст его, как должны были выливаться из пера его, спроста, сами собою». Гнедич был «несколько чопорен, величав, речь его звучала несколько декламаторски. Он как-то говорил гекзаметрами. Впрочем, это не мешало ему быть иногда забавным рассказчиком и метким на острое слово». Не без насмешки пишет аристократ Вяземский о демократе Гнедиче: «Любезный и во многих отношениях почтенный Гнедич был короче знаком с языком «Илиады», нежели с языком петербургских салонов ... французская речь его была не только с грехом пополам, но и до невозможности забавна».
По свидетельству Батюшкова, «у Гнедича есть прекрасное и самое редкое качество: он с ребяческим простодушием любит искать красоты в том, что читает; это самый лучший способ с пользой читать, обогащать себя, наслаждаться. Он мало читает, но хорошо».
Гнедич был щеголь: платье на нем всегда было последнего покроя. С утра до ночи во фраке и с белым жабо, он приноровлял цвет своего фрака и всего наряда к той поре дня, в которую там и сям появлялся: коричневый или зеленый фрак утром, синий к обеду, черный вечером. Белье как снег; складки или брыжи художественны. Обувь, шляпа, тросточка, все безукоризненно. Цветные перчатки в обтяжку... Любя большой свет и светские разговоры, Николай Иванович любил примешивать к русской болтовне кстати и некстати иностранные слова, даром что не терпел их в печати; он думал, вероятно, этим показать себя вполне светским человеком. Чуть ли не он первый ввел слова: наивность, грациозность, интимность.
Благодаря славе отличного чтеца, он сошелся с знаменитой красавицей-актрисой Екатериной Семеновой, с которой проходил все роли ее обширного репертуара и для которой переделал трагедию «Лир» и перевел «Танкреда» Вольтера. Эта дружба была счастьем и мукой его одинокой жизни. Это любовь, которую он тщательно скрывал и в которой не было никакой надежды. Батюшков, переживая за друга, советовал ему выщипать перья у любви и не летать вокруг свечи - можно обжечься. Единственной радостью Гнедича была дружба с сестрой Галиной Ивановной Бужинской, жившей на Украине. Смерть ее в конце 1810-х годов, а затем и смерть ее дочери Гнедич пережил как тяжелый удар.
«Гнедич, — вспоминает Греч, — был росту выше среднего, статен, благороден осанкою, но ужасно обезображен оспою. Лицо его было покрыто не только рябинами. но и швами; правый глаз вытек, но левый блистал чувством и умом; улыбка его была приветливая, и выражение лица, изуродованного оспою, привлекательное. Я уверен, что без этой губительной болезни, он был бы красавцем. Голос у него был громкий, выразительный и вкрадчивый. Он держал себя и одевался опрятно, щеголевато, со вкусом, вообще имел все приемы и обычаи светского человека, и оттого слыл гордым и спесивым. Любил свет и большое общество, охотно говорил о знакомстве и сношениях с знатными, любил называть барынь и барышень французскими полуименами: princesse Catiche, comtesse Bibi (разумеется, не в глаза), и чванился свойством своим с одним генералом, более нежели переводом Гомера. Большою помехою в этих сношениях была для него непривычка говорить по-французски. Он знал этот язык основательно, понимал его красоты, передавал их удачно, но только на письме. Он был очень восприимчив и пылок, сердился за безделицу, но вскоре утихал. Имел недрузей и завистников, побранивал их, но не мстил им, не делал никому зла. Многие молодые писатели советовались с Гнедичем и пользовались уроками, которые он давал им охотно и откровенно. Беда, бывало, друзьям его не прочитать ему своих статей или стихов предварительно: напечатанные бранил он тогда беспощадно и в глаза автору, а за одобренные или по крайней мере выслушанные им, вступался с усердием и жаром... Гнедич не был женат. Несколько раз порывался он вкусить счастие домашней жизни, но удерживался мыслью о безобразии своем. Он умел любить страстно, пламенно: в противном случае не был бы поэтом, но любовь его улетала из сердца с мечтами воображения... Семейство ему заменили друзья. Известна тесная, прерванная только смертью дружба его с Крыловым. Не менее любил он Батюшкова, напечатал первое издание его стихотворений (1817 г.) и глубоко скорбел о бедственной его болезни. Когда расстроились душевные силы Батюшкова, он слушал и слушался одного Гнедича. Жуковский был равномерно из близких его сердцу. Пушкина любил он с каким-то родительским исступлением, и искренно радовался его успехам и славе. Кончину Дельвига оплакал, как потерю родного сына. Но с такою же пылкостью ненавидел и преследовал он коварство, ложь, двоедушие, тем более, что иногда, по восприимчивости своей и происходившему оттого поэтическому легкомыслию и доверчивости, бывал их жертвою».
Гнедич стал одним из активных членов Вольного общества любителей наук и художеств, входил в Вольное общество любителей словесности, в 1821 году стал его вице-президентом. Состоял в «Беседе любителей русского слова». Он был знаком с Крыловым, Пушкиным и литературным патриархом того времени Державиным, дружил с Жуковским. Поддерживал связи с декабристами. События 1825 г. Гнедич переживал очень тяжело, среди повешенных и сосланных были его друзья. После их поражения он писал мало, сосредоточившись на главном переводе жизни.
В начале 1820-х Н. Гнедич первым начал издавать поэмы Пушкина.
Слабое здоровье постоянно подводило Гнедича. А постоянные занятия отнюдь не способствовали выздоровлению. В 1825 он отправился лечиться на кавказские минеральные воды. Но безуспешно.
26 декабря 1826 г. Гнедич был избран в члены-корреспонденты Императорской Академии Наук по разряду литературы и истории славянских народов. Но к этому времени состояние здоровья Гнедича уже не позволяло ему осложнять лежащие на нем обязанности, С Кавказа Гнедич привез новую болезнь — катар в груди. Через два года, в августе 1827 г., он снова поехал на юг России и пробыл там целый год., С 17 июня 1827 г. он по болезни уволился из ведомства Государственной Канцелярии, а с 31 января 1831 г., по той же причине и по прошению, он совсем оставил государственную службу и вышел в отставку с чином статского советника и с пенсией.
В 1831 году врачи убедили его ехать на искусственные минеральные воды в Москву. Лечение не помогло. Открылись и другие болезни.
3 (15) февраля 1833 году Гнедич умер.
Прах его погребён на новом Тихвинском кладбище Александро-Невского монастыря (Некрополь мастеров искусств), где рядом впоследствии похоронили и Ивана Крылова. Гроб Гнедича провожали Пушкин, Крылов, Вяземский, Плетнев, Оленин. Все они, кроме Пушкина, нашли свой последний приют на кладбищах Невского монастыря. Вскоре после похорон на могиле Гнедича (на Главной аллее) был установлен памятник, сооруженный на средства «друзей и почитателей».
В обычной жизни Гнедич был простодушен, наивен, почти по-детски тщеславен и кроме литературной деятельности, за которую получил чин статского советника и звание академика, увлекался еще и собиранием книг. Его уникальная библиотека в 1250 томов, собранная в течение всей жизни и содержащая редкие, подчас бесценные книги, по завещанию Гнедича была передана после его смерти в Полтавскую гимназию. После революции эти книги хранились в Полтавской библиотеке, а после Великой Отечественной войны часть их перевезли в Харьков, в областную библиотеку им. Короленко.
Творчество
Из оригинальных произведений Гнедича лучшим считается идиллия «Рыбаки», Даже Пушкин в примечании к «Евгению Онегину» цитирует описание петербургских белых ночей из этой идиллии. Столь же искренни и печальны его лирические пьесы «Перуанец к испанцу», «Общежитие», «Красоты Оссиана», «На гробе матери», «К другу». В 1832 он выпустил свой единственный сборник стихотворений.
Но славу ему принесли переводы простонародных новогреческих песен и, конечно, перевод «Илиады». С древнегреческим языком и «Илиадой» Гомера Николай познакомился еще ребенком. Он заболел ею раз и навсегда, мечтая перевести такие звучные и торжественные строки на русский язык.
До него «Илиада» была переведена прозаически дважды: Якимовым и Мартыновым. А в 1787 году были напечатаны первые шесть песен «Илиады» в стихотворном переложении Ермила Кострова, сделанном александрийскими стихами.
Вот работу Кострова и решил продолжить Гнедич. В 1809 году он издает 7-ю песню «Илиады», переведённую тем же размером. Через четыре года им дописана уже 11-я песнь. Возникает литературный спор между приверженцами гекзаметра и александрийского стиха. А тем временем Гнедич, по собственному выражению, «имел смелость отвязать от позорного столба стих Гомера и Вергилия, привязанный к нему Тредиаковским». Он уничтожил переведённые песни, стоившие ему шести лет упорного труда. И лишь в 1829 году вышло полное издание «Илиады» размером подлинника. В немалой степени помогло в работе и получение от царствующего дома пенсиона на осуществление перевода.
Лучшие умы того времени приветствовали блестящую переводческую работу. И в числе первых был Пушкин. Белинский же впоследствии восторженно вторил, что «постигнуть дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков было суждено на Руси пока только одному Гнедичу».
О нем говорили и в литературных кружках, и в светских салонах. Пушкин характеризует перевод «Илиады» как подвиг и рисует портрет Гнедича, о нем в своих стихах пишут Дельвиг и Рылеев, один из отрывков публикуется в декабристском альманахе «Полярная звезда» вместе с пушкинскими поэмами, а Жуковский, вдохновленный примером Гнедича, берется за перевод «Одиссеи».
Существует, правда, еще один отзыв Пушкина, сделанный им скорее как дружеская шутка и позже им же тщательно вымаранный: «Крив был Гнедич-поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод».
Но другие отзывы были не столь благоприятны для Гнедича. Ордынский находил, что в переводе Гнедича потеряны нежность, игривость и простодушие, которые так свойственны Гомеру. А по мнению Галахова, «Гнедич сообщил гомеровским песням какую-то торжественность, настроил их на риторический тон, чему особенно способствовало излишнее и не всегда разборчивое употребление славянских форм и оборотов».
Конечно, за два столетия стилистика перевода немного устарела. Да и обилие архаизмов затрудняют сегодня чтение классического перевода «Илиады».Нельзя назвать удачными эпитеты, вроде «празднобродных» псов, «коннодоспешных» мужей, «звуконогих» коней, «хитрошвенных» ремней. Тем не менее, главное достоинство работы Гнедича в точной передаче подлинника и удивительной образности языка.
Олег ФОЧКИН.