Несколько лет назад, когда в интернете составлялся рейтинг самых любимых и популярных отечественных писателей, читатели включили в сотню значимых и повлиявших на их жизнь книг произведения замечательного и, к сожалению, сегодня уже редко упоминаемого детского автора Николая Ивановича Дубова. Хотя его книги и сегодня не залеживаются на полках, а взрослые дяди и тети почти всегда вспоминают и имя автора, и его книги. Хотя бы «Огни на реке», если разговор идет о самом старшем поколении, или «Колесо фортуны», если спрашивать сегодняшних мам и пап.
2 ноября Николаю Дубову исполнилось бы 100 лет.
Николай Иванович Дубов родился 22 октября 1910 года в Сибири, в Омске, жил на Украине, в Ленинграде, Москве, на Алтае, в Ташкенте. Он из семьи рабочего, и начинал свой трудовой стаж на судоремонтном заводе тоже рабочим.
Совсем еще молодым человеком Дубов стал писать в стенгазете, в заводской многотиражке, в городской газете. Писать ему не только хотелось, писать ему было о чем. Он успел и поработать, и людей повидать, пожить среди них.
А в 1929 году стал журналистом. Дубов учился на историческом факультете в Ленинградском университете, работал педагогом, заведовал библиотекой и клубом. Во время войны работал на оборонном заводе, а потом опять стал журналистом. Писать книги он стал довольно поздно по современным меркам. Уже совсем взрослым и многое повидавшим человеком, когда ему было глубоко за тридцать.
Его пьесы пользовались недолгим и локальным успехом в 1948 и 1950. Начиная с 1950-х Дубов фактически бросил пьесы и избрал путь, которому остался верен до конца — он писал прозу о юношестве и для юношества.
Так появились наделавшие много шуму повести «Сирота» и «Жестокая проба», которые в 1967 году Дубов объединил в роман под названием «Горе одному». Через три года писатель получил за эту книгу Госпремию СССР.
Но к этому времени мальчишки и девчонки взахлеб читали «Огни на реке» и «Мальчик у моря», «Беглеца» и «У отдельно стоящего дерева».
Николай Иванович перевёл на русский язык книгу Косидовского «Когда солнце было белым» и Парандовского «Мифология (верования и легенды древних греков и римлян)».
Последние годы жизни он провел на Украине, в Киеве, в знаменитом доме №68 на улице Богдана Хмельницкого, где обитала настоящая писательская коммуна.
Там Дубов написал еще один свой замечательный роман «Колесо фортуны» (1980 г.), в котором сочетаются две временные плоскости: современный ему украинский колхоз, в который попадает насмешливо изображаемый турист из США, и 18-й век, где в саркастических тонах рисуется образ Екатерины Великой.
За этой книгой засиживались допоздна и московские, и киевские ребята. Послденим повезло больше, они могли и сами прийти к писателю в дом №68, чтобы спросить о том, что осталось недописанным или рассказать о своих проблемах.
А дом действительно был удивительным. Сегодня на его фасаде 27 мемориальных досок в память о живших здесь писателях. В разное время в этом доме проживали почти все украинские литературные классики советской эпохи: Павло Тычина, Максим Рыльский, Виктор Сосюра, Никола Бажан, Александр Корнейчук, Андрей Малышко, Олесь Гончар, Николай Дубов. Свое название дом получил от группы, инициировавшей строительство, - кооператива работников литературы – РОЛИТ.
Книги Николая Дубова печатались главным образом в московском издательстве «Детская литература». А еще он переводил детские книжки с польского - например, смешную повесть Эдмунда Низюрского «Приключения Марека Пегуса». По двум книгам Николая Дубова — «Огни на реке» и «Мальчик у моря» - сняты кинофильмы.
А еще в Киеве Николая Дубова знали не только по его книгам, но и по собаке. У него был огромный черный ньюфаундленд по кличке Бэр. Сейчас в Киеве эта порода не редкость, хотя она сильно изменилась. Как-то измельчала что ли. И нынешние ньюфы выглядят полукарликами. А вот Бэр действительно смотрелся настоящим гигантом. И в 60-е годы прошлого века был едва ли не единственным ньюфаундлендом в Киеве. Поэтому на человека, который по утрам гулял с таким псом, внимание обращали все. И все знали, это идет писатель Дубов и Бэр. Кстати, Николай Иванович подробно описал своего ньюфаундленда Бэра в повести «Небо с овчинку».
Каждое утро Николай Иванович с Бэром шли с улицы Ленина (где какое-то время жил писатель) до угла Владимирской и бульвара Шевченко. Здесь стоял киоск, торговавший водкой на разлив и пирожками с требухой. Николай Иванович покупал сто граммов и один пирожок на закуску. Водку выпивал сам, а пирожок отдавал Бэру. После этого они возвращались домой, где ничего не подозревающая жена Николая Ивановича - Вера Мироновна - кормила мужа завтраком и радовалась, что у того такой хороший аппетит. Затем Дубов садился за работу, а Бэр заваливался спать у письменного стола.
Эти утренние прогулки продолжались много лет, пока врачи не запретили Николаю Ивановичу спиртное даже в малых дозах. И его жена по утрам стала удивляться, куда же исчез хороший аппетит мужа. Но больше всех страдал Бэр. Ведь ему-то ветеринары есть пирожки с требухой не запрещали....
Это лишь один маленький штришок из жизни Николая Дубова, который очень не любил о себе рассказывать и почти никогда не давал никому интервью.
Но все, что он хотел сказать — есть в его книгах. И любят их за откровенность и честность, за отсутствие идеологической подоплеки. Они, конечно, не могли не быть привязаны к той эпохе, в которой жил и сам Дубов, и его герои. Но даже в то время его повести и романы очень сильно отличались от книг других авторов.
Вот, например, как описывает героев книг Дубова еще один замечательный писатель, прошедший 18 лет сталинских лагерей и ссылок, Лев Разгон, с которым Дубов был довольно дружен.
«...Его мальчишки, подростки и юноши в книгах для тех же самых мальчишек и подростков выживали и оставались нормальными честными людьми не благодаря, а вопреки окружающей действительности. Они черпали силы не в отвлечённых идеях, а в человеческих поступках обычных взрослых, не совершивших никакого подвига, кроме разве одного — не стать подлецом или безвольной тряпкой...»
«...В книгах Дубова много веселого и грустного, много больших и маленьких событий. Но в них нет, не бывает незначительного, пустяшного, написанного, чтобы читатель просто посмеялся, просто пустил слезу от жалости. Все, что происходит с его героями, очень важно. И не только для них, а для всех, кто читает книги Дубова. В этих книгах, как и в жизни, добро и зло не могут мирно жить рядом, не ссорясь, не мешая друг другу. Нельзя стать хорошим и настоящим человеком, только соблюдая правила хорошего поведения: вот это можно делать, а вот этого нельзя... Надо ненавидеть недоброе, нечестное, показное, неправдивое. Надо не обходить эту мерзость, а драться с ней, драться, не раздумывая, выгодно ли это тебе, будет ли тебе от этого хорошо...»
А вот еще один замечательный отрывок из предисловия Льва Разгона, который удивительно подходит к нашим сегодняшним событиям и борьбе вокруг Химкинского леса. Да и не только вокруг этого леса, но и многих других рощ, парков, дубрав, безжалостно вырубаемых по всей стране.
«...Нельзя прожить настоящую, радостную жизнь, не научившись видеть красоту родной природы, не защищая эту красоту. В книгах Дубова с такой большой любовью рассказывается о красоте весенней степи, об омытом утренней волной морском береге, о могучем лесе, о небольшой чистенькой речушке, вьющейся между лугами... Без всего этого, без этой красоты родной земли очень трудно жить. И ее нельзя оставлять на растерзание злым бездельникам и тупым людям, готовым ради дешевого удовольствия, ради грошовой выгоды загадить реки, растоптать луга, вырубить лес...»
Много лет назад одна юная читательница написала Николаю Дубову: «Знаете, за что я Вас полюбила? За то, что Вы уважаете детей».
Еще раз стоит напомнить, что Дубов не любил публичности, поэтому и данные о нем очень обрывочны, хотя он почти в наше время. Есть книга Льва Разгона о Николае Ивановиче, но она почти недоступна современному читателю.
А еще есть письма, которые Дубов очень любил писать своим друзьям и сотоварищам по перу. В его обширных, порой на половину печатного листа письмах почти полностью отсутствуют бытовые моменты, — литература составляет главное их содержание. И из них видно, что он еще был и прекрасным критиком, тонко умея чувствовать и анализировать чужие тексты.
Многие письма Дубов писал уже упоминавшемуся не один раз Льву Разгону. Часть из них была опубликована шесть лет назад украинским институтом иудаики в журнале «Дух i Лiтера».
Киев 25.V.76.
Дорогой Левушка!
Я тоже несколько наслышан о «появлении и росте национального самосознания», процессе действительно мировом. В нем, ты считаешь, «нет ничего удивительного и такого, что должно вызвать сопротивление». Удивительного нет, а вот долженствующее вызвать не только сопротивление, но и решительный отпор бывает. И, к сожалению, все чаще. Не может вызвать осуждения национальное самосознание, которое в прошлом и настоящем своего народа находит достоверные основания для гордости и т.д. Но если это самосознание для самоутверждения пытается унижать другие народы, клепать на них — это уже не национальное самосознание, а национализм. Ты считаешь «писателя имеющим право на любой взлет своего воображения. Даже если в основе его лежит... национальное самосознание». Надо думать, ты при этом полагаешь себя отчаянным свободолюбцем. Можешь считать меня ретроградом и реакционером, т.к. я не всякие «взлеты» приемлю. Был, например, такой писатель Адольф Шикльгрубер и совершил «взлет» под названием «Майн Кампф». А другой писатель, пожелавший остаться неизвестным, «взлетел» в «Протоколах Сионских мудрецов». И тот, и другой как раз и исходили из «роста национального самосознания, стремились его усилить и ускорить», в чем весьма преуспели. Надеюсь, о последствиях напоминать нет надобности? Подобного толка взлеты современные ведут к убийствам в Мюнхене и в аэропорту Лод, к депортации иностранцев в Уганде, к бандам вроде Баадер-Майнгоф, пластиковым бомбам и т.д. Ты ведь усердно читаешь газеты...
28 июня 1981 года
Дорогой Левушка!
Ты, конечно, прав, единственный смысл моего существования — работа, а если ее не будет, то что остается — глотание лекарства и переработка харчей в удобрение.
Несмотря на всю мою потерянность, некое «кружение в мыслях» происходит, но решиться на что-то определенное пока не могу. Впрочем, не мог и прежде. В свое время Вера очень хотела, чтобы я писал продолжение «Колеса Фортуны». Я об этом подумывал, но вдруг ворвались «Родные и близкие» и вытолкали вон исторических личностей. Оказалось, не совсем.«К<олесо> Ф<ортуны>» было задумано как первая часть много...логии о самом трагическом столетии русской истории (и не только русской!) — столетия захвата власти дворянами, расширения этой власти до крайних пределов произвола и своеволия и, наконец, зарождения сил, которые положили начало процессу низвержения утвердившихся порядков. (Самым трагическим я считаю его потому, что трагедия пришла не извне, а зародилась внутри страны.) За «Колесом» должны были последовать роман (романы?) «Соперники» и роман (романы?) «Враги». Очень давно зародилось у меня желание развеять тучи чепухи, навороченной русскими и советскими историками, а пуще того историческими романистами, начиная от Данилевского и кончая ленинградцем Соснорой и Зориным. [...] Но... если с первыми соперниками как-то обошлось бы, то с самым главным — швах. Пробить стену полуторастолетнего вранья, написать о канонизированном Пугачеве правду (тем самым вернуться к Пушкину!) — кто же это допустит? Кто позволит показать подлинную подоплеку (весьма многообразную) движения и действительные причины его поражения?! А без этого — какой смысл огород городить?
Что ты обо всем этом думаешь? […]
Сегодня три месяца, как не стало Веры. И три месяца я веду какую-то сомнамбулическо-механическую жизнь. Олив Стивенс (английская переводчица) писала: «Когда я посетила Вас, у меня было впечатление, что меня встретили не два человека, а одна душа. Теперь Вы потеряли часть себя...»
Святая правда!
Подготовил Олег ФОЧКИН
2 ноября Николаю Дубову исполнилось бы 100 лет.
Николай Иванович Дубов родился 22 октября 1910 года в Сибири, в Омске, жил на Украине, в Ленинграде, Москве, на Алтае, в Ташкенте. Он из семьи рабочего, и начинал свой трудовой стаж на судоремонтном заводе тоже рабочим.
Совсем еще молодым человеком Дубов стал писать в стенгазете, в заводской многотиражке, в городской газете. Писать ему не только хотелось, писать ему было о чем. Он успел и поработать, и людей повидать, пожить среди них.
А в 1929 году стал журналистом. Дубов учился на историческом факультете в Ленинградском университете, работал педагогом, заведовал библиотекой и клубом. Во время войны работал на оборонном заводе, а потом опять стал журналистом. Писать книги он стал довольно поздно по современным меркам. Уже совсем взрослым и многое повидавшим человеком, когда ему было глубоко за тридцать.
Его пьесы пользовались недолгим и локальным успехом в 1948 и 1950. Начиная с 1950-х Дубов фактически бросил пьесы и избрал путь, которому остался верен до конца — он писал прозу о юношестве и для юношества.
Так появились наделавшие много шуму повести «Сирота» и «Жестокая проба», которые в 1967 году Дубов объединил в роман под названием «Горе одному». Через три года писатель получил за эту книгу Госпремию СССР.
Но к этому времени мальчишки и девчонки взахлеб читали «Огни на реке» и «Мальчик у моря», «Беглеца» и «У отдельно стоящего дерева».
Николай Иванович перевёл на русский язык книгу Косидовского «Когда солнце было белым» и Парандовского «Мифология (верования и легенды древних греков и римлян)».
Последние годы жизни он провел на Украине, в Киеве, в знаменитом доме №68 на улице Богдана Хмельницкого, где обитала настоящая писательская коммуна.
Там Дубов написал еще один свой замечательный роман «Колесо фортуны» (1980 г.), в котором сочетаются две временные плоскости: современный ему украинский колхоз, в который попадает насмешливо изображаемый турист из США, и 18-й век, где в саркастических тонах рисуется образ Екатерины Великой.
За этой книгой засиживались допоздна и московские, и киевские ребята. Послденим повезло больше, они могли и сами прийти к писателю в дом №68, чтобы спросить о том, что осталось недописанным или рассказать о своих проблемах.
А дом действительно был удивительным. Сегодня на его фасаде 27 мемориальных досок в память о живших здесь писателях. В разное время в этом доме проживали почти все украинские литературные классики советской эпохи: Павло Тычина, Максим Рыльский, Виктор Сосюра, Никола Бажан, Александр Корнейчук, Андрей Малышко, Олесь Гончар, Николай Дубов. Свое название дом получил от группы, инициировавшей строительство, - кооператива работников литературы – РОЛИТ.
Книги Николая Дубова печатались главным образом в московском издательстве «Детская литература». А еще он переводил детские книжки с польского - например, смешную повесть Эдмунда Низюрского «Приключения Марека Пегуса». По двум книгам Николая Дубова — «Огни на реке» и «Мальчик у моря» - сняты кинофильмы.
А еще в Киеве Николая Дубова знали не только по его книгам, но и по собаке. У него был огромный черный ньюфаундленд по кличке Бэр. Сейчас в Киеве эта порода не редкость, хотя она сильно изменилась. Как-то измельчала что ли. И нынешние ньюфы выглядят полукарликами. А вот Бэр действительно смотрелся настоящим гигантом. И в 60-е годы прошлого века был едва ли не единственным ньюфаундлендом в Киеве. Поэтому на человека, который по утрам гулял с таким псом, внимание обращали все. И все знали, это идет писатель Дубов и Бэр. Кстати, Николай Иванович подробно описал своего ньюфаундленда Бэра в повести «Небо с овчинку».
Каждое утро Николай Иванович с Бэром шли с улицы Ленина (где какое-то время жил писатель) до угла Владимирской и бульвара Шевченко. Здесь стоял киоск, торговавший водкой на разлив и пирожками с требухой. Николай Иванович покупал сто граммов и один пирожок на закуску. Водку выпивал сам, а пирожок отдавал Бэру. После этого они возвращались домой, где ничего не подозревающая жена Николая Ивановича - Вера Мироновна - кормила мужа завтраком и радовалась, что у того такой хороший аппетит. Затем Дубов садился за работу, а Бэр заваливался спать у письменного стола.
Эти утренние прогулки продолжались много лет, пока врачи не запретили Николаю Ивановичу спиртное даже в малых дозах. И его жена по утрам стала удивляться, куда же исчез хороший аппетит мужа. Но больше всех страдал Бэр. Ведь ему-то ветеринары есть пирожки с требухой не запрещали....
Это лишь один маленький штришок из жизни Николая Дубова, который очень не любил о себе рассказывать и почти никогда не давал никому интервью.
Но все, что он хотел сказать — есть в его книгах. И любят их за откровенность и честность, за отсутствие идеологической подоплеки. Они, конечно, не могли не быть привязаны к той эпохе, в которой жил и сам Дубов, и его герои. Но даже в то время его повести и романы очень сильно отличались от книг других авторов.
Вот, например, как описывает героев книг Дубова еще один замечательный писатель, прошедший 18 лет сталинских лагерей и ссылок, Лев Разгон, с которым Дубов был довольно дружен.
«...Его мальчишки, подростки и юноши в книгах для тех же самых мальчишек и подростков выживали и оставались нормальными честными людьми не благодаря, а вопреки окружающей действительности. Они черпали силы не в отвлечённых идеях, а в человеческих поступках обычных взрослых, не совершивших никакого подвига, кроме разве одного — не стать подлецом или безвольной тряпкой...»
«...В книгах Дубова много веселого и грустного, много больших и маленьких событий. Но в них нет, не бывает незначительного, пустяшного, написанного, чтобы читатель просто посмеялся, просто пустил слезу от жалости. Все, что происходит с его героями, очень важно. И не только для них, а для всех, кто читает книги Дубова. В этих книгах, как и в жизни, добро и зло не могут мирно жить рядом, не ссорясь, не мешая друг другу. Нельзя стать хорошим и настоящим человеком, только соблюдая правила хорошего поведения: вот это можно делать, а вот этого нельзя... Надо ненавидеть недоброе, нечестное, показное, неправдивое. Надо не обходить эту мерзость, а драться с ней, драться, не раздумывая, выгодно ли это тебе, будет ли тебе от этого хорошо...»
А вот еще один замечательный отрывок из предисловия Льва Разгона, который удивительно подходит к нашим сегодняшним событиям и борьбе вокруг Химкинского леса. Да и не только вокруг этого леса, но и многих других рощ, парков, дубрав, безжалостно вырубаемых по всей стране.
«...Нельзя прожить настоящую, радостную жизнь, не научившись видеть красоту родной природы, не защищая эту красоту. В книгах Дубова с такой большой любовью рассказывается о красоте весенней степи, об омытом утренней волной морском береге, о могучем лесе, о небольшой чистенькой речушке, вьющейся между лугами... Без всего этого, без этой красоты родной земли очень трудно жить. И ее нельзя оставлять на растерзание злым бездельникам и тупым людям, готовым ради дешевого удовольствия, ради грошовой выгоды загадить реки, растоптать луга, вырубить лес...»
Много лет назад одна юная читательница написала Николаю Дубову: «Знаете, за что я Вас полюбила? За то, что Вы уважаете детей».
Еще раз стоит напомнить, что Дубов не любил публичности, поэтому и данные о нем очень обрывочны, хотя он почти в наше время. Есть книга Льва Разгона о Николае Ивановиче, но она почти недоступна современному читателю.
А еще есть письма, которые Дубов очень любил писать своим друзьям и сотоварищам по перу. В его обширных, порой на половину печатного листа письмах почти полностью отсутствуют бытовые моменты, — литература составляет главное их содержание. И из них видно, что он еще был и прекрасным критиком, тонко умея чувствовать и анализировать чужие тексты.
Многие письма Дубов писал уже упоминавшемуся не один раз Льву Разгону. Часть из них была опубликована шесть лет назад украинским институтом иудаики в журнале «Дух i Лiтера».
Киев 25.V.76.
Дорогой Левушка!
Я тоже несколько наслышан о «появлении и росте национального самосознания», процессе действительно мировом. В нем, ты считаешь, «нет ничего удивительного и такого, что должно вызвать сопротивление». Удивительного нет, а вот долженствующее вызвать не только сопротивление, но и решительный отпор бывает. И, к сожалению, все чаще. Не может вызвать осуждения национальное самосознание, которое в прошлом и настоящем своего народа находит достоверные основания для гордости и т.д. Но если это самосознание для самоутверждения пытается унижать другие народы, клепать на них — это уже не национальное самосознание, а национализм. Ты считаешь «писателя имеющим право на любой взлет своего воображения. Даже если в основе его лежит... национальное самосознание». Надо думать, ты при этом полагаешь себя отчаянным свободолюбцем. Можешь считать меня ретроградом и реакционером, т.к. я не всякие «взлеты» приемлю. Был, например, такой писатель Адольф Шикльгрубер и совершил «взлет» под названием «Майн Кампф». А другой писатель, пожелавший остаться неизвестным, «взлетел» в «Протоколах Сионских мудрецов». И тот, и другой как раз и исходили из «роста национального самосознания, стремились его усилить и ускорить», в чем весьма преуспели. Надеюсь, о последствиях напоминать нет надобности? Подобного толка взлеты современные ведут к убийствам в Мюнхене и в аэропорту Лод, к депортации иностранцев в Уганде, к бандам вроде Баадер-Майнгоф, пластиковым бомбам и т.д. Ты ведь усердно читаешь газеты...
28 июня 1981 года
Дорогой Левушка!
Ты, конечно, прав, единственный смысл моего существования — работа, а если ее не будет, то что остается — глотание лекарства и переработка харчей в удобрение.
Несмотря на всю мою потерянность, некое «кружение в мыслях» происходит, но решиться на что-то определенное пока не могу. Впрочем, не мог и прежде. В свое время Вера очень хотела, чтобы я писал продолжение «Колеса Фортуны». Я об этом подумывал, но вдруг ворвались «Родные и близкие» и вытолкали вон исторических личностей. Оказалось, не совсем.«К<олесо> Ф<ортуны>» было задумано как первая часть много...логии о самом трагическом столетии русской истории (и не только русской!) — столетия захвата власти дворянами, расширения этой власти до крайних пределов произвола и своеволия и, наконец, зарождения сил, которые положили начало процессу низвержения утвердившихся порядков. (Самым трагическим я считаю его потому, что трагедия пришла не извне, а зародилась внутри страны.) За «Колесом» должны были последовать роман (романы?) «Соперники» и роман (романы?) «Враги». Очень давно зародилось у меня желание развеять тучи чепухи, навороченной русскими и советскими историками, а пуще того историческими романистами, начиная от Данилевского и кончая ленинградцем Соснорой и Зориным. [...] Но... если с первыми соперниками как-то обошлось бы, то с самым главным — швах. Пробить стену полуторастолетнего вранья, написать о канонизированном Пугачеве правду (тем самым вернуться к Пушкину!) — кто же это допустит? Кто позволит показать подлинную подоплеку (весьма многообразную) движения и действительные причины его поражения?! А без этого — какой смысл огород городить?
Что ты обо всем этом думаешь? […]
Сегодня три месяца, как не стало Веры. И три месяца я веду какую-то сомнамбулическо-механическую жизнь. Олив Стивенс (английская переводчица) писала: «Когда я посетила Вас, у меня было впечатление, что меня встретили не два человека, а одна душа. Теперь Вы потеряли часть себя...»
Святая правда!
Подготовил Олег ФОЧКИН