По дороге на Актогай
Мама его была финно-уйгуркой. Это странное смешение появилось благодаря войнам и репрессиям, когда взятый в плен финский парень попал на самый южный край Казахстана, возле китайской границы, там познакомился с юной и горячей уйгуркой, работавшей при санчасти лагеря, влюбился, да и остался на поселении, несмотря на переменчивый и неприветливый климат и не менее непредсказуемую супругу и ее многочисленную родню по обе стороны границы. Вот эта родня и довела его до финальной черты, когда, возвращаясь из поселка после бурного свадебного застолья парень перепутал дорогу -то ли спьяну, то ли из-за непроглядной тьмы и прячущих прямой путь сопок, похожих одна на другую - и вышел к речке, за которой начинался Синьцзян-Уйгурский автономный округ Китайской народной республики. Времена были неспокойные, и наши пограничники не стали особо разбираться, кто и зачем наладился на чужой берег, а просто дали ему вслед очередь. И не промахнулись. Тело прибило в двух километрах ниже по течению, были разборки, кого-то даже наказали, но финна уже было не вернуть.
Уйгурка его к тому времени уже ждала ребенка, но долго печалится не стала, а нашла нового жениха из соседней деревни.
Так во вполне себе обычной уйгурской семье родилась светловолосая девочка с широкими азиатскими скулами и голубыми огромными глазами. Местная ребятня не приняла ее в свой круг, и большую часть времени она сначала проводила в дальнем стойбище, где лихо скакала на конях, наперегонки с отчимом, которого, впрочем, называла папой, а затем, когда подросла, до ночи пропадала в школьной библиотеке. Там работала тоже попавшая в ссылку пожилая учительница из московской женской Арсеньевской гимназии, что на Пречистенке. Девочка вела с ней долгие разговоры обо всем на свете, но более всего о далекой и такой притягательной и разной Москве. При этом училась она на одни пятерки и, заработав золотую медаль решилась ехать в эту самую удивительную Москву, поступать в педагогический институт, чтобы пойти по стопам своей наставницы.
Как не отговаривали ее родители, она все же дерзнула, отправившись через всю страну налегке. Где-то голодала, где-то ее подкармливали сердобольные попутчики, но через неделю она уже стояла перед приемной комиссией на Малой Пироговке и с восхищением оглядывала здание бывших женских Бестужевских курсов.
Ей удалось почти невозможное - поступить, несмотря на огромный конкурс, получить место в общежитии, да еще устроиться на ночную работу посудомойкой, отчего на лекциях она постоянно клевала носом и пропускала половину из рассказанного профессорами. Но и тут ей везло - выручали подружки, привечавшие и жалевшие странную девочку с горящими глазами и диковатыми степными манерами.
Потом был диплом, неудачный роман, слезы, неожиданное предложение остаться на кафедре русского языка, аспирантура, еще один роман со своим оппонентом на защите, собственная комната в только что отстроенной у Савеловского вокзала хрущевке, место преподавателя в своем же институте и, наконец, появление ребенка. Такого же внезапного, как и все в ее жизни. Об отце она рассказывать не любила и каждый раз выдавала новую версию, либо отшучиваясь, либо впадая в депрессию.
Но, видимо, от него у мальчишки была страсть к музыке. И уже в школе он стал всеобщим любимцем, распевая под гитару песни Визбора и Окуджавы, а когда рядом не было идеологически выдержанных учителей и не очень умных, но делающих комсомольскую карьеру одноклассников, в его репертуаре появлялись песни битлов, роллингов, цеппелинов и других модных западных групп. Песни эти он слушал дома у приятеля на дорогущем катушечном «грюндике», который папа приятеля - журналист-международник привез из Венгрии. Не меньше его восхищали и конверты виниловых пластинок. Одна «Стена» флойдов чего стоила!
Но напомню, с чего начал: мама его была финно-уйгуркой, и время от времени дальняя родня напоминала о себе: то незатейливыми, но сытными посылками, то менее приятными визитами целых кланов, которые по-хозяйски располагались в и без того тесной комнате Володи.
Ах да, я же вас еще не познакомил! Нашего героя звали Володя, мама говорила, что назвала сына в честь Маяковского, но он подозревал, что в ее жизни был кто-то поважнее с таким же именем.
Комната к тому времени у юноши была уже своя. Соседи по квартире получили новое жилье и уехали, а мама через институтское начальство, как мать-одиночка сумела добиться получения второй комнаты в своей квартире. И они стали ее единоличными хозяевами.
Так бы все и продолжалось тихо и спокойно, но внезапно пришло сообщение, что в актогайской больнице умерла бабушка Володи. Мать на похороны поехать не смогла, полным ходом шла сессия, и ей нужно было принимать экзамены, а Володя, предоставленный в этот период самому себе, внезапно вызвался проститься с никогда им не виденной бабушкой, а заодно посмотреть на "родину предков".
Так он и оказался в вагоне поезда, который уже четвертые сутки тащился от станции к станции, провоняв застоявшимся потом, домашней снедью, и теми дарами родной страны, что втюхивали пассажирам на каждом полустанке предприимчивые тетки: пирожками домашнего производства, раками, яблоками, даже супом, который сполошная бабка разливала где-то под Саратовом прямо из кастрюли в подставленные стеклянные полулитровые банки. По половнику на банку.
Володя суп не купил, но с завистью втягивал воздух, который наполнился парами горячей и сытной еды. Посмотрев на мальчишку, соседка вздохнула, да и отлила супа прямо в граненый стакан с жестяным подстаканником.
- Пей, а то одна кожа да кости остались, - сердобольно, но приказным тоном заявила она.
Володя отказываться не стал, и теперь с удовольствием отхлебывал суп из стакана, параллельно отвечая на посыпавшиеся вопросы Надежды Петровны, так звали соседку по вагону, которая, совершив акт доброй воли, решила, что теперь может спрашивать у юного соседа все, что пожелает...
Продолжение следует
Мама его была финно-уйгуркой. Это странное смешение появилось благодаря войнам и репрессиям, когда взятый в плен финский парень попал на самый южный край Казахстана, возле китайской границы, там познакомился с юной и горячей уйгуркой, работавшей при санчасти лагеря, влюбился, да и остался на поселении, несмотря на переменчивый и неприветливый климат и не менее непредсказуемую супругу и ее многочисленную родню по обе стороны границы. Вот эта родня и довела его до финальной черты, когда, возвращаясь из поселка после бурного свадебного застолья парень перепутал дорогу -то ли спьяну, то ли из-за непроглядной тьмы и прячущих прямой путь сопок, похожих одна на другую - и вышел к речке, за которой начинался Синьцзян-Уйгурский автономный округ Китайской народной республики. Времена были неспокойные, и наши пограничники не стали особо разбираться, кто и зачем наладился на чужой берег, а просто дали ему вслед очередь. И не промахнулись. Тело прибило в двух километрах ниже по течению, были разборки, кого-то даже наказали, но финна уже было не вернуть.
Уйгурка его к тому времени уже ждала ребенка, но долго печалится не стала, а нашла нового жениха из соседней деревни.
Так во вполне себе обычной уйгурской семье родилась светловолосая девочка с широкими азиатскими скулами и голубыми огромными глазами. Местная ребятня не приняла ее в свой круг, и большую часть времени она сначала проводила в дальнем стойбище, где лихо скакала на конях, наперегонки с отчимом, которого, впрочем, называла папой, а затем, когда подросла, до ночи пропадала в школьной библиотеке. Там работала тоже попавшая в ссылку пожилая учительница из московской женской Арсеньевской гимназии, что на Пречистенке. Девочка вела с ней долгие разговоры обо всем на свете, но более всего о далекой и такой притягательной и разной Москве. При этом училась она на одни пятерки и, заработав золотую медаль решилась ехать в эту самую удивительную Москву, поступать в педагогический институт, чтобы пойти по стопам своей наставницы.
Как не отговаривали ее родители, она все же дерзнула, отправившись через всю страну налегке. Где-то голодала, где-то ее подкармливали сердобольные попутчики, но через неделю она уже стояла перед приемной комиссией на Малой Пироговке и с восхищением оглядывала здание бывших женских Бестужевских курсов.
Ей удалось почти невозможное - поступить, несмотря на огромный конкурс, получить место в общежитии, да еще устроиться на ночную работу посудомойкой, отчего на лекциях она постоянно клевала носом и пропускала половину из рассказанного профессорами. Но и тут ей везло - выручали подружки, привечавшие и жалевшие странную девочку с горящими глазами и диковатыми степными манерами.
Потом был диплом, неудачный роман, слезы, неожиданное предложение остаться на кафедре русского языка, аспирантура, еще один роман со своим оппонентом на защите, собственная комната в только что отстроенной у Савеловского вокзала хрущевке, место преподавателя в своем же институте и, наконец, появление ребенка. Такого же внезапного, как и все в ее жизни. Об отце она рассказывать не любила и каждый раз выдавала новую версию, либо отшучиваясь, либо впадая в депрессию.
Но, видимо, от него у мальчишки была страсть к музыке. И уже в школе он стал всеобщим любимцем, распевая под гитару песни Визбора и Окуджавы, а когда рядом не было идеологически выдержанных учителей и не очень умных, но делающих комсомольскую карьеру одноклассников, в его репертуаре появлялись песни битлов, роллингов, цеппелинов и других модных западных групп. Песни эти он слушал дома у приятеля на дорогущем катушечном «грюндике», который папа приятеля - журналист-международник привез из Венгрии. Не меньше его восхищали и конверты виниловых пластинок. Одна «Стена» флойдов чего стоила!
Но напомню, с чего начал: мама его была финно-уйгуркой, и время от времени дальняя родня напоминала о себе: то незатейливыми, но сытными посылками, то менее приятными визитами целых кланов, которые по-хозяйски располагались в и без того тесной комнате Володи.
Ах да, я же вас еще не познакомил! Нашего героя звали Володя, мама говорила, что назвала сына в честь Маяковского, но он подозревал, что в ее жизни был кто-то поважнее с таким же именем.
Комната к тому времени у юноши была уже своя. Соседи по квартире получили новое жилье и уехали, а мама через институтское начальство, как мать-одиночка сумела добиться получения второй комнаты в своей квартире. И они стали ее единоличными хозяевами.
Так бы все и продолжалось тихо и спокойно, но внезапно пришло сообщение, что в актогайской больнице умерла бабушка Володи. Мать на похороны поехать не смогла, полным ходом шла сессия, и ей нужно было принимать экзамены, а Володя, предоставленный в этот период самому себе, внезапно вызвался проститься с никогда им не виденной бабушкой, а заодно посмотреть на "родину предков".
Так он и оказался в вагоне поезда, который уже четвертые сутки тащился от станции к станции, провоняв застоявшимся потом, домашней снедью, и теми дарами родной страны, что втюхивали пассажирам на каждом полустанке предприимчивые тетки: пирожками домашнего производства, раками, яблоками, даже супом, который сполошная бабка разливала где-то под Саратовом прямо из кастрюли в подставленные стеклянные полулитровые банки. По половнику на банку.
Володя суп не купил, но с завистью втягивал воздух, который наполнился парами горячей и сытной еды. Посмотрев на мальчишку, соседка вздохнула, да и отлила супа прямо в граненый стакан с жестяным подстаканником.
- Пей, а то одна кожа да кости остались, - сердобольно, но приказным тоном заявила она.
Володя отказываться не стал, и теперь с удовольствием отхлебывал суп из стакана, параллельно отвечая на посыпавшиеся вопросы Надежды Петровны, так звали соседку по вагону, которая, совершив акт доброй воли, решила, что теперь может спрашивать у юного соседа все, что пожелает...
Продолжение следует